В тульский штаб Навального я пришёл не сразу, а предприняв какие-то манёвры. Знакомый парень из числа полуоткрытых геев прочитал там лекцию о кино и я решил осторожно спросить у него: захотят ли в штабе видеть активиста московского прайда? Не хотелось “подставлять” ребят своим присутствием. “Никаких проблем”, - ответил он.
Это было в 2018 году. Летом я нашёл маленький офис в тихой части Тулы, куда штаб недавно переехал, потому что их “гоняли” по разным адресам и давили на хозяев, заставляя отказывать в аренде. У входа (как мне показали) стоял автомобиль, в котором бдел привычный “эшник”. Пришёл и познакомился. Нормальное общение, не заметил ни одного косого взгляда. Лекции, листовки, демонстрации у чёрта на куличках, где “эшники” снимали нас на камеры, совершенно не стесняясь, - обычная история легальной политической работы.
Чем я мог помочь? Изображая “конспиратора”, я передавал пресс-секретарю стопку стикеров со своими карикатурами, которые печатал дома на стареньком принтере. (Путин в поцелуе с Брежневым и прочие картинки). Расклеивал по городу эту агитацию, шлёпая её на стенку “белого дома”. Как-то предложил провести пару пикетов за “свободу выборов” и “свободу Навального” (его в очередной раз посадили). Реакция в центре города была на удивление доброжелательной. Прошипела только пара злобных тёток, а молодёжь кивала и поднимала большой палец. Ещё постоял с плакатом у памятника жертвам политических репрессий (“Репрессии - последнее прибежище путинизма”).
Мне казалось важным помочь движению Навального, потому что штаб был местом сборки самых разных сил, своеобразным политическим “Ковчегом”, где либертарианцы и спортивные фанаты учились толерантности в интересах общего дела. Впрочем, и учиться особо не пришлось. В программе Навального к тому времени уже были тезисы о европейской России, правах человека и универсальных человеческих ценностях. Одновременно и члены команды Навального учились проговаривать правильные вещи о свободе собраний для ЛГБТ и праве гей-пар на брак.
Заметный процесс роста мог не заметить только слепой, тем более, что молодёжь, которая составляла большую часть движения, была европейской по взглядам и образу жизни. (Тула - студенческий город). После разгрома штабов наш пресс-секретарь (студент), которым занялись “силовики”, уехал из России, получил убежище в Швейцарии и там сделал каминг-аут.
Наш “Ковчег” не был исключением: по всей стране активисты “Голоса” и ЛГБТ, правозащитники и просто люди с европейскими взглядами видели в движении Навального возможность для объединения против общего врага.
Навальный был последним не-системным политиком в России, который выводил людей на улицы, считая это важной школой сопротивления. Первый тульский штраф я получил именно за участие в несанкционированном митинге за право на свободные выборы. Задержанным оплачивались штрафы (это была школа солидарности). Словно мост, Навальный связывал молодёжь с проектом европейской России и был её воплощением.
Он был очевидным романтиком, который верил в силу публичной политики и в легальные методы борьбы с режимом.
Я мог спорить с его верой в институты (которых уже не было). Мог считать огромной глупостью проект “умного голосования”, мог иронизировать над акцией с фонариками, - но ни разу у меня не возникло мысли об ангажированности Навального.
Его ошибки очевидны (включая возвращение в Россию), но за ними каждый раз видна логика идеалиста, верящего в российское общество и его способность к сопротивлению. (А иначе зачем возвращаться?)
Не случайно любимый слоган Навального: “мы здесь власть”. В одном из интервью на вопрос что делать людям, если его всё-таки убьют, он и в этом нашёл доказательство “силы, которой боятся” и призвал “не сдаваться”.
Это был романтик в роли циника, который попытался “впрячь в одну повозку” националистов с “русского марша” и либералов-европейцев, чтобы сделать из “Ковчега” мощный “таран” против режима. Да, легитимный, с опорой на процедуры, но всё-таки “таран”, который (как он думал) может снести диктатуру наименее кровавым способом.
Он был воинствующим “легалистом”, популярным и неуправляемым, всё время строившим планы “захвата” власти. Он цеплялся за легальные форматы (точнее, их руины), потому что (повторю) был "политическим животным" в здоровом смысле слова, верил в силу демократии и субъектность российского общества - даже в условиях фашизации. Это раздражало не только власть, но и радикальную оппозицию.
Помню свои споры на “Каспаров.ру” с Вадимом Зайдманом, неутомимым коллекционером ксенофобских и прочих цитат из “раннего Навального”. Даже в молодёжном бунте против диктатуры, в разогнанной дубинками “либеральной школоте” он видел угрозу новой империи, только более сильной и жизнеспособной. Навальный, как новый диктатор, не давал покоя публицисту, хотя было очевидно, что движение Навального состоит из европейской молодёжи, а его программа - европейская по духу.
Победа оппозиции создала бы “окно возможностей”, а зависимость рухнувшей страны от западной помощи заставила бы любого “нового лидера” принять условия Запада при возвращении в Европу.
Вадим Зайдман может быть спокоен: Навальный уже не станет “новым диктатором”. Но он может стать символом новой России. (Об этом хорошо написал Михаил Зыгарь). Мёртвые герои порой опасней для режимов, чем живые. Никто не знает будущего, которое случится на этой территории. Очевидно, что империи не будет, её ждёт позорный конец.
Но выжившие в этом катаклизме могут вернуться на пепелище, в страну с другими границами, которая станет частью западного мира на новых условиях. Почему бы нет? И здесь память о Навальном, его фанатическая вера в субъектность россиян с европейскими взглядами (за которую он заплатил собственной жизнью) может сыграть свою роль в становлении нового общества.
Есть ли в смерти Навального какое-то послание?
Любому обществу нужны свои герои. Как ни противоречива фигура Штауффенберга, памятник ему стоит в Берлине. Я могу себе представить памятник Навальному в Москве, недалеко от лобного места, где рядом будет Кремль-музей, без запретных зон, а ещё дальше - мирный сквер на месте снесённой Лубянки..
Вера в институты, демократию, может быть, ещё будет востребована. Особенно если за неё заплачено жизнью. “Они его всё-таки не сломали”, - написал мне сегодня друг из Москвы. Так и есть.
Навальный мне напоминает одного хрестоматийного героя школьных лет, который в миг уныния решил вывести людей, застрявших в зловонных болотах. Для этого потребовалось пожертвовать сердцем. “Что сделаю я для людей? - сильнее грома крикнул Данко..” (и далее по тексту). Трагедия Навального не в его политических ошибках (у кого их нет?), а в том, что он решил геройствовать в стране “осторожных” обывателей, где привычнее гасить огонь идеализма каблуком.
Философский спор о том, достойны ли обыватели героизма? - из разряда вечных. Сейчас нам кажется, что нет (ошибки виднее с близкой дистанции). Но людям будущей России (или того, что возникнет на её месте), вероятно, будет важно иметь своих героев, которых не сломали и которые верили в демократию. Верили в субъектность российского общества и заплатили за это жизнью.
Возможно ли это? - не знаю. Лет через сто проверим.
! Орфография и стилистика автора сохранены
