Эмоции людей, оказавшихся под ударом ракет агрессора, не подлежат обсуждению. От эмоций нельзя требовать взвешенности, разумности, умеренности и справедливости. Ненависть к напавшему на тебя врагу – чувство естественное. Эту часть – естественные эмоциональные человеческие реакции – стоит сразу отделить, чтобы не путать с тем, о чём дальше речь.
Всем известный эффект ненависти к немецкому языку среди переживших оккупацию во время Второй Мировой тоже был следствием естественной реакции. Выкрики оккупантов, от которых исходила угроза, прочно связались в сознании с чужим языком и произношением. И годы спустя звуки той же речи возбуждали в памяти пережитый ужас: выстрелы, расстрелы, взрывы, трупы, насилие. Этот эффект после войны не наблюдался у людей, знавших немецкий язык и свободно на нём говоривших: они боялись захватчиков, но ассоциации с языком у них были другие, более прочные.
Никаких пропагандистских установок по поводу "языка врага" со стороны советского государства не поступало. Как максимум – что его ещё и по этой причине необходимо изучать. Как во время войны, так и после, немецкий как единственный иностранный оставался в обязательной программе для большинства средних школ. Произведения классиков немецкой литературы и немецких композиторов вообще никак не увязывались с нацизмом. В официальной прессе врагов могли называть немцами или фрицами, но скорее исправили бы на "фашистов" и "гитлеровцев", чем наоборот. В 1942 Эренбурга и Симонова с их синхронным призывом "убить немца" никто сверху не одёргивал, потому что ненавистью надо было перебить довоенную мифологию насчёт "немецких рабочих", но ещё до конца войны Партия строго напомнила, что не позволит "упрощать".
Почему? Не из любви же к немцам – Сталин и его подельники были людоедами-интернационалистами. Потому что институционально национализм в СССР был недопустим. Приступая к репрессиям против евреев, их следовало называть "врачами-отравителями" или "пособниками реакционного сионизма", но не по национальности. "Упрощенчески заблуждаться" впредь никому не позволялось.
По более человеческим причинам институциональные репрессии в отношении побеждённых немцев были недопустимы и для других членов Антигитлеровской коалиции. Хотя поначалу возобладали эмоции – слишком шокирующе подействовали на публику репортажи из освобождаемых концлагерей. Но последствия "эмоциональных" решений оказались тоже довольно пугающими.
Потсдамская конференция одобрила и узаконила депортации этнических немцев из стран восточной Европы. Этническая пестрота здесь имела глубокие исторические корни: ни одно из образованных после распада империй государств не было моноэтническим. Фольксдойче в десятках поколений были коренными жителями всех территорий, откуда их выселяли. Но после Третьего Рейха они стали восприниматься соседями как враги и захватчики. В решениях конференции не были достаточно чётко сформулированы пожелания обойтись в ходе "упорядоченного перемещения" без эксцессов в отношении гражданского немецкого населения. Этого оказалось достаточно, чтобы тысячи простых людей восприняли депортацию как дозволение выместить на бывших соседях всё, что за годы войны накопилось.
Депортировано (после первоначального размещения в лагерях и тюрьмах) было около 15 миллионов человек. (С учётом депортаций внутри СССР без Восточной Пруссии – более 18-ти.) Почти повсеместно выселение немцев из их домов сопровождалось побоями и издевательствами, кое-где вспыхивали натуральные погромы и массовая резня. Полиция и военные в лучшем случае не препятствовали. Из 27 тысяч немцев, проживавших в Брно, например, убито было около 5 тысяч. По решению местных властей немцев расстреливали сотнями. Как изменников. При этом под раздачу кое-где попадали австрийцы, венгры и просто люди с немецкими фамилиями. Позднейшие, уже 50-х годов, подсчёты говорят о гибели до двух миллионов человек. Первичные оценки были меньше раза в три, но всё равно выглядели достаточно впечатляющими. Тем более, что такие волны вымещения народного гнева грозили оккупационным администрациям и новым властям потерей контроля.
Возможно, под влиянием и этих событий американцы в 1947 году отказались от плана Моргентау, репрессивного в отношении немцев и Германии. Эмоции и институциональные установки, наконец, развели кардинально: в частном порядке можно не любить немцев, но публичное выражение негативного отношения к ним общественно неприемлемо. Поражение в правах по национальному признаку недопустимо. В этом победители не должны уподобляться поверженному врагу.
Когда властные и общественные институции идут на поводу у народных эмоций, они провоцируют их эскалацию. Необходимо обозначить грань, за которой взламываются сами институции и начинается убийственное одичание. И, напротив, только восстановленные пределы допустимого позволяют нормализовать человеческие отношения в двух-трёх поколениях. У которых не должно возникать желание убивать.
! Орфография и стилистика автора сохранены
